#издач_история
– Знаешь, я, кажется, немного английский граф. Вот только что вошёл в кузину.
– Чё?
Рыжая девушка смотрит на меня накрашенными, округлившимися от удивления глазами. У неё прикольные штаны в красную клетку и неплохой размер груди.
Персонал кафе-кондитерской лениво суетится между белыми столиками, убирая стаканы и чёрные крышечки. Всё тут черно-белое, даже одежда у работников – полосатые футболки и фартуки с логотипом «Kuzina».
– Я говорю, вошёл в кузину. Ну, типа сюда, – обвожу руками помещение.
– Ясно…
Ну, может, странно начинать свидание с этой фразы, но, как говорил Мерлин Менсон: «Если вы сможете заставить девушку смеяться, то вы сможете делать с ней всё, что угодно».
А что можно делать с девушкой, которая не в состоянии оценить шутку про инцест?
Мимо проносится представитель персонала. Представитель называется «Олег». Подзываю его.
– Олег, принеси, пожалуйста, американо и латте на соево-кокосовом молоке. Только сделай их в картон.
– У нас заказывают у кассы… – отвечает неуверенно.
– Сделай для меня исключение, – сую ему в карман купюру.
Парень совсем молодой, наверное, и месяца не работает. Был бы кто постарше, шутка бы не сработала.
– Ты ведь уже заказала себе? – поворачиваюсь к девушке. – Просто эти два напитка для меня.
– Знаешь, мне уже пора.
Рыжая девчонка спешно собирается. Аккуратно подведённые ресницы устало опускаются на глаза. Не придумывает оправданий и не мнётся, просто горделиво уходит, не желая тратить время на очередного мудака. Уважаю.
Вета подсела через пару минут. Поставила на стол два картонных стаканчика. Она уже сняла фартук, но осталась в этой дурацкой полосатой футболке.
– Что ты сделал на этот раз?
Она умилительно пыталась делать вид, что злится. Её обычно высокий голос стал ниже и чётче, будто у учительницы, отчитывающей ученика.
– А почему напитки ты принесла? Я сунул пареньку бумажный червонец.
– Надеюсь, он плюнул только в американо. Мне ты что заказал?
– Соевый латте.
– На кокосовом?
– На кокосовом.
Она отхлебнула и устало облокотилась на стул.
– Я больше не буду устраивать тебе свидания. Что ты ей сказал?
– Всего лишь поделился своими мыслями.
– Отвесил какую-то дегенератскую шутку?
– Можно и так сказать. Чёрт с ней, твоя смена ведь закончилась? Пойдём!
Я вышел на улицу, не дав ей возможности поспорить. Весна разыгралась вовсю. Даже здесь, в центре города, среди тумана из выхлопных газов, среди орды вурдалаков, таскающих свои тела туда-сюда, я чувствовал себя прекрасно.
– Козлина ты редкостная, – сказала Вета, натягивая на ходу ярко-жёлтую кофту поверх полосатой футболки.
– Оглянись, разве здесь не прекрасно?!
Кручусь на месте, Вета предательски толкает меня, и я прыгаю на одной ноге, смешно балансируя руками. Она смеётся. Наконец-то.
– Куда ты хочешь пойти? – спрашиваю я.
– Пошли на набережную, хоть закат пофоткаю.
Вета всегда таскает с собой фотоаппарат. Вообще её зовут Лиза, но я использовать это имя отказываюсь: очень уж оно созвучно со словом «лизать». И пусть процесс лизания в большинстве своём приятный, он совершенно лишён романтики. Полное имя Елизавета нравится мне куда больше, но занимает слишком много времени. Таким образом, остаётся только последняя часть, которая меня вполне устраивает.
Я взглянул в её ярко-зелёные, будто дольки лайма, глаза, пытаясь понять, что крутится в черепной коробке за ними.
– Вет, ты же не обижаешься? Ну не могу я нормально себя вести с девушками. Знала ведь, с кем её сватать собралась.
– Да блин, она правда прикольная. Вы б поладили, если бы ты дал ей шанс. Что ты сказал?
– Да какая разница? Зачем вообще кого-то со мной знакомить? Ты же знаешь, мне от девушек нужен только секс.
Мы спускаемся в метро. Распахиваю перед подругой тяжёлую дверь. Она демонстративно заходит в соседнюю. Сильная и независимая.
– Врёшь ты всё. Я же тебя знаю как облупленного. Тебе нужны чувства.
– Да, – пожимаю плечами. – Но в этом и суть, понимаешь? Секс без чувств не отличается от мастурбации – физически ведь никакой разницы нет. Люди всегда сопровождают соитие чем-то ещё. И это необязательно любовь. Когда бухой чувак прижимает бабу в грязном сортире дешёвого клуба, он испытывает эмоции. Когда девушка спит с сильным, влиятельным мужчиной, она испытывает эмоции. Да, я хочу влюбиться в девушку, мечтать о ней, вздрагивать от её прикосновений, но лишь ради эмоций, ради удовольствия, ради секса. Так чем же я лучше придурка, который ищет в баре самую бухую девчонку и ведёт к себе домой, ради очередной звёздочки на крыле самолёта?
Мы прошли через турникет, Вета поздоровалась с женщиной в будке. Она вообще любит здороваться с людьми, которых я привык не замечать. С этими владычицами будок, с охранниками в супермаркете, с уборщицами, с дворниками. Иногда мне кажется, мир специально устроен так, чтобы скрывать некоторых людей, запихивать их в тёмные углы, так, чтобы мы забыли об их существовании. А Вета ходит с фонариком и показывает, смотри, мол, дурачок, вот эта, в будке, живая, с душой, мыслями, с чувствами. Поздоровайся с ней, улыбнись, она ответит тем же.
– И всё-таки ты говоришь глупости. Если тебе нужны эмоции, чувства, пусть и ради секса, чем же это плохо?
– Это не то чтобы плохо, просто… Это ведь не любовь.
– А что такое тогда любовь? – она зажмурилась, подставляя лицо солнечному свету.
– Это когда ты хочешь, чтобы человек был счастлив. Когда тебе не нужно от него ни секса, ни привязанности, ни улыбки. Только чтобы он... был счастлив.
Заходим в поезд. Замолкаем.
Вообще в метро есть своя магия. Чтобы поддерживать диалог с едущим в поезде, приходится прислоняться к собеседнику вплотную и подносить губы прямо к уху. Вы становитесь физически ближе. А ещё разговор в поезде предполагает невозможность говорить одновременно или перебивать. Ты сначала говоришь, потом слушаешь собеседника, потом снова говоришь – как разговор по рации. После диалога в поезде отношения с человеком всегда неуловимо меняются. Становятся слегка более интимными. Но с Ветой было совсем другое – мы уже были близки ровно настолько, насколько нужно.
Мы вышли.
– Я тебя не понимаю, – сказала она. – Когда ты любишь, ты хочешь сделать другого человека счастливым. Это всегда так.
– Да в том и дело, что нихера подобного. Ты готов сделать для любимого только то, что сам хочешь сделать. Вот я полюблю девушку и буду точно знать, что ей секс со мной понравится не так сильно, как секс с накаченным мулатом. Так что, я буду искать ей этого мулата? Нет. Я буду ревновать и злиться. Я, скорее всего, возненавижу её за измену, за то, что она сделала то, что лучше для неё, а не для меня.
– Очень мерзкое объяснение.
– Но точное. Да. Хочу любить так, чтобы я мог положить на свою любовь сексуального мулата и вместо ревности и боли чувствовать радость за неё.
Вета ступила с тротуара на проезжую часть. Привычно дёрнул её за капюшон. Светофор горел красным. Если она о чём-то задумалась, это серьёзно. Весь мир исчезает, уходит на второй план, становится вторичным. И плевать на машины, на людей, на всё. Я ей завидую, хоть и не понимаю, как она до сих пор жива.
– А ты хочешь, чтобы тебя любили вот так? – спросила она.
– Что?
– Ну, вот представь, если появится девушка, которая будет тебя любить, любить вот так, как ты говоришь. Забывая про свои чувства, не ревнуя и не злясь. Будет подкладывать под тебя грудастых мулаток и искренне радоваться, если тебе с ними хорошо.
Мы вышли на набережную. Сели на чёрную лавочку. На ней красовалась огромная надпись «Туборг». Замечательно, этот перерыв в пути проспонсировал пивной бренд.
Поодаль сидели две загорелые девчонки. Недостаточно молодые, чтобы на них было запрещено смотреть, но и не такие взрослые, чтобы в этом был смысл. Одна в джинсовых шортах, настолько коротких и обтягивающих, что моему взору открывалась часть бедра. Этакое жопное декольте.
Самое отвратительное – чувствовать себя зависимым животным. Придумываешь какие-то концепции, пытаешься понять мир, понять себя, пытаешься научиться как-то любить, но в итоге всё равно пускаешь слюни на привлекательные части молодых самок. Тоже мне философ. Наверное, это даже полезно – время от времени вспоминать, что ты нихуя не особенный сверхчеловек, а обычная рядовая обезьяна.
Я мысленно посылаю девушку аккурат в то самое место, которое меня так взбудоражило, и, потягиваясь, встаю.
– Ты права. Я хочу, чтобы меня любили нормально, обыденно, скучно.
– Любовь не бывает скучной.
На этом разговор и закончился. Вета взяла фотоаппарат и превратила в плоские картинки: горизонт, деревья, прохожих, меня. Потом пару новых стаканчиков с кофе, шаурму, две бутылки пива, листья, разбрасываемые ветром, тихую речную гладь и, наконец, тусклый розовый закат.
Я стоял, облокотившись рукой на каменный бордюр, отделяющий сушу от моря. Внизу виднелись ступеньки, затопленные водой. Если напрячь воображение, можно увидеть, как лестница спускается под воду всё ниже и ниже. Если напрячь воображение сильнее, можно увидеть огромные каменные двери где-то внизу, очень и очень глубоко. Можно услышать, как ставни скрипят и как дверцы открываются, показывая какой-то совсем другой мир. Не знаю, какой. Я так сильно напрячь воображение не могу. Наверное, Вета может.
Вета расположилась на камнях, вытянув худые ноги, обернутые в джинсу, и облокотилась на руки. Светлые волосы падали на ярко-жёлтую кофту. Я был во всём сером. Почему-то это казалось правильным.
– А ты помнишь, как мы познакомились? – вдруг спросила она.
Я молчал. Эта фраза была отправной точкой. С неё всё начнется. Я чувствовал это всем телом. Может, дело в её тоне, серьёзном и грустном, а может, в самом вечере. В атмосфере. Я понял, что с самого начала знал, чем сегодняшний день закончится.
Сегодня мы расстанемся.
Когда влюблённые расходятся, они часто говорят: «Давай останемся друзьями». Врут, конечно, просто потому, что так вроде как правильно. Но что говорить, когда вы заканчиваете не любовные отношения, а дружеские? «Давай останемся друг для друга никем?»
– Обычно познакомились, – я пожал плечами. Будто если я заставлю вселенную поверить что это не важно, ничего не будет. – Учились в одной группе в шараге.
– Но ведь мы не общались первые два года. А потом как-то пошло.
Действительно, с чего вдруг? Когда я на первом курсе увидел Елизавету Фролову, сразу влюбился. Тогда она носила короткую строгую причёску, а вместо ярких кофт – блузки и строгие юбки. И вообще, она была какой-то там Лизой, а не Ветой.
Тогда я страдал. Все в это возврате страдают, это правильно. Я боялся с ней заговорить, только кидал иногда влюблённые взгляды в бритый затылок. Потом у неё появился парень.
Я, как и все, был воспитан на фильмах девяностых. Есть милый добрый главный герой, есть девушка и преграда – высокий, красивый придурок, который с ней встречается. Он футболист, плейбой, хулиган и козёл. Тогда в моём мозгу что-то сломалось, ведь Толя таким не был, Толя был классным.
Почему-то я с ним сдружился. Высокий спортивный блондин, немного художник, немного музыкант. Как-то так мы и тусовались: я, Толя и Лиза, понемногу превращающаяся в Вету.
Хорошее было время. Если взять фотки, которые мы постоянно делали, можно сложить этакий ебучий коллажик про молодость, глупость и «сумасшедшие поступки». Вот мы стритуем. Толя на гитаре, я на бубне, Вета с шапкой. Заставляем вертеться в гробах Цоя, Летова, Горшенёва. Хотя он тогда ещё жив… На заработанные пятьсот рублей покупаем дешевый портвейн, сидим на крыше, смеёмся. Я боюсь упасть, ещё больше боюсь, что нас застукают, но виду не подаю. Потом Толя с Ветой начинают сосаться, а я ухожу на другой конец крыши, чтобы не мешать. Мне вроде и больно, и не больно.
Потом всё стало слегка иначе. Диплом, выпускной, работа. Я начал больше пить с другими людьми, больше влюбляться в других девушек. Потом Вета с Толей расстались. Не по какой-то конкретной причине, просто потому, что так работает первая любовь, это правильно. Затем он уехал.
И вот мы с Ветой остались вдвоем.
– Я запал на тебя, поэтому боялся. А потом появился Толя, и как-то стало легче, – я сдался. К чему этот цирк? Она ведь уже всё знает. – Наверное, сработала мужская солидарность.
– Но сейчас ведь... ты...
Молчу.
Можно было соврать, но ведь она узнает, что я лгу. Она уже давно всё знает. Поэтому и пыталась так отчаянно с кем-нибудь меня свести, а я так отчаянно портил каждое свидание.
Я её люблю. Это надо признать. Это нормально. Она меня не любит. Это тоже нормально. Это тоже нужно признать. А значит, всё кончено. В этом нихуя нормального нет.
– Устал. Пойду я.
Она молчит.
Уже разворачиваюсь, но слышу слабый дрожащий голос.
– Там, в кафе, что ты сказал ей?
– Сказал, что чувствую себя английским графом. Потому что только что вошёл в кузину.
Пару мгновений она молчит, а потом начинает тихонько смеяться. Смех усиливается, я тоже смеюсь. Боюсь повернуться и боюсь пойти дальше. Так и стою.
